На днях мне позвонил внештатный автор нескольких республиканских печатных изданий, педагог абхазского языка сухумской очно-заочной школы Ладико Адлейба. Тема телефонной новости моего собеседника касалась его учительской профессии: на выпускном устном экзамене по абхазской литературе в одиннадцатом классе десятой школы 15 учеников из 21, то есть более двух третей, получили «неудовлетворительно», и им назначена переэкзаменовка на осень. Ясно, что тут дело не в знании литературных произведений, а во владении языком. Экзамен проходил с участием комиссии во главе с министром образования и науки Адгуром Какоба.
Мы договорились с Ладико Константиновичем встретиться и поговорить на эту тему, но удалось это сделать только сегодня. А за прошедшее время информация распространилась в абхазских СМИ и, естественно, стала предметом обсуждения интернет-комментаторов. Да, две трети учеников, заваливших выпускной экзамен, – это чрезвычайное происшествие для любой средней школы и для любого города. Но тут надо учесть еще одно обстоятельство, которое хорошо известно в абхазском обществе: «десятая школа» – это знаковое понятие.
Во-первых, это «горская школа», в которой учился еще основоположник абхазской литературы Дырмит Гулиа, во-вторых, долгие советские десятилетия это была единственная (из 28) средняя школа столицы Абхазии, где велось обучение на абхазском языке, в-третьих, там обычно учились дети советско-партийной элиты. Горской она называется и сейчас, а также по традиции продолжает считаться элитной, и здесь обычно учатся дети руководящих работников. Абхазских школ в Сухуме уже, правда, гораздо больше (ведь и абхазского населения в городе теперь не 14%, как в 70-80-е годы). И, как сообщил мне вчера один приятель, который знает, наверное, предмет разговора, гораздо лучше сейчас обстоит дело с владением государственным языком у учеников четвертой и пятой сухумских школ. Но это его мнение, судить не берусь. Я же могу сказать только то, что очень часто проходя мимо десятой школы на работу, не раз обращал внимание, что ее воспитанники перед входом в здание общаются между собой, увы, на русском.
Во вчерашней публикации на «Sputnik-Абхазия» директор горской школы №10 имени Нестора ЛакобаЛариса Барцыц так прокомментировало случившееся:
«Обучение в 11 классе было экспериментальным с первого класса. Ученики не получили поддержки от семьи в изучении родного языка, и экспериментальный класс не дал результатов. Родители приводят в школу учеников для того, чтобы их научили языку, однако, если в доме не звучит родная речь, нам очень трудно работать, и результаты экзамена это показали». В свою очередь родительница Ирина Какубава сетует: «Наши дети, которые не говорят по-абхазски, приходят в абхазскую школу, где программа рассчитана исключительно на говорящих на абхазском языке, поэтому нашим детям трудно изучать родной язык. Я думаю, что Министерство образования должно разработать программу для не владеющих абхазским языком. Нам сначала сказали, чтобы мы шли в русскую школу, но мы абхазы и хотим учиться в абхазской школе. Если не создадут программу, то дети никогда не научатся своему родному языку».
«Кошмар!» – односложно прокомментировал ЧП какой-то интернет-пользователь. Другой как бы продолжил: «Кошмар на улице Аиааира» – имея в виду, что школа находится на проспекте Аиааира (Победы). Еще один форумчанин рассуждает: «Молодец министр, что присутствовал, теперь знает из первых рук о проблеме! Если бы не было этой комиссии, им всем натянули бы оценки».
Но возмущаться, прикалываться и т.д. тут можно очень долго. Другое дело – предложить, что же делать. Когда мы встретились сегодня с Ладико Адлейба за чашкой кофе, я первым делом спросил, каково его мнение о прозвучавшем в СМИ предложении, в частности сотрудницы АбИГИ Фатимы Кварчелия, что надо разъединить классы, где учатся дети, пришедшие в школу со знанием абхазского и без знания. Он, в принципе, согласился, но заметил, что не это самое главное. И начал вспоминать о том времени, когда он девять лет после прославленного педагога Лейлы Николаевны Ачба работал директором сухумской абхазской школы-интерната №1:
«И что я наблюдал? Ты, Виталий, представляешь, вот я сейчас вспоминаю… Как в сказке – ни одного русского слова в коридоре, на физкультурной площадке, в спальне, в столовой не звучало…
– Ну, правильно, потому что дети из сел приезжали…
– Из сел, из сел… А русский язык звучал только на линейках и по предметам в классах. В этой школе все, даже футбольные термины, звучало на абхазском. Это был, как в Америке, «плавильный котел». Приходили туда дети и без знания языка, а уходили со знанием, потому что абхазский был доминантным».
И вот пару лет назад, рассказывает он, поднялся он снова на плато над городом, где расположен интернат, и застал там совсем другую ситуацию – детей, говорящих в основном на русском. А ведь приезжают-то учиться в нем по-прежнему в основном из сел…
Мы сошлись с ним в том, что в школе и впрямь трудно овладеть языком с нуля. Хотя в его многолетней педагогической практике были такие случаи, но это происходило, если в классе все остальные говорили на абхазском. Самый же «золотой» возраст овладения языком – до семи лет, то есть детсадовский и ранее. А еще согласились с тем, что огласка ЧП в десятой школе не может не принести пользу, поскольку вновь привлекла внимание общества и государства к этой проблеме. Между прочим, в год, когда по закону «О государственном языке» делопроизводство в стране уже должно было с 1 января вестись на абхазском.
Виталий Шария
