Цыганская община в Сухуме не похожа на другие, в криминальных сводках цыгане не фигурируют, мирно уживаются с местными жителями и занимаются легальным бизнесом.
Массово абхазских цыган общественность видела только раз – на похоронах, когда вся цыганская община пришла на похороны проститься с президентом Абхазии Сергеем Багапшем. Как живет цыганская община, узнавал корреспондент Sputnik Владимир Бегунов в месте их компактного проживания – в Старом поселке Сухума.
В администрации столицы Абхазии нам рассказали, что больше двадцати лет назад у цыган был свой барон. Жил он в большом доме у маяка, но после войны о нем никто не слышал. Когда именно он уехал и куда – неизвестно. Выезжали мы в Старый поселок без особых надежд. Останавливаемся у магазина, спрашиваем у выходящей с покупками женщины:
— Подскажите, а где тут цыгане живут?
— Где-то рядом. Обычно они тут все собираются. Странно, что сейчас никого не видно.
Колесим по району. Наконец видим детвору, явно цыганскую.
— Парни, вы цыгане? Кто у вас тут главный?
Меня подводят к подъезду, из которого появляется старичок в пиджаке. Объясняю, что мне нужен глава общины. Старичок улыбается и громко в дверь кого-то зовет.
Наконец, появляется мужчина лет тридцати – тридцати пяти.
— Что вам нужно?
— Глава цыганской общины нужен. Я журналист, хочу поговорить, как вы тут живете.
— Можете со мной поговорить.
— Вы главный?
— Зачем главный? Такой же, как все. Но могу ответить на все вопросы.
— Как вас зовут?
— Миросан Бабиров.
— Сколько вообще здесь проживает цыган?
Миросан задумывается, загибает пальцы, считает шепотом, потом говорит:
— Семей двадцать-тридцать… Нет, больше, еще на маяке живут несколько семей.
— А откуда вы все?
— Местные. Большинство местные.
Пацанва крутится рядом, старичок в пиджаке улыбается. Все они плохо говорят по-русски, что затрудняет общение. Приходится задавать прямые конкретные вопросы. К тому же, совершенно непонятно, говорят они правду или нет.
— Чем в основном занимаются цыгане, торговля?
— Да, торгуем на рынке. Вот, Алим Байрал, — указывает на старичка в пиджаке, — кузнецом всю жизнь проработал. Он тоже коренной, родился здесь. Еще кузнецы есть.
— Мне это интересно, потому что цыгане в основном — это криминал или артисты. А вы тут тихо живете. Местные на вас не жалуются.
— Что делать, брат?! Время такое, воровать уже не вариант!
— И барона у вас нет? Был же?
— Был, сейчас нет. Зачем барон? Сами по себе живем. Спокойно, никакого криминала.
— Дети ходят в школу?
— Ходят.
Пацаны, поняв вопрос, начинают шуметь. Один, говорящий по-русски, говорит: “Ходим во вспомогательную школу”.
— Не только, — продолжает Миросан, — еще в седьмую, восьмую, двенадцатую ходят.
— Вы запомнились всем, когда массово пришли на похороны президента. Это из уважения к нему? Почему вы тогда решили появиться на публике?
— С властью надо сотрудничать, чтобы знали, что мы есть. Может, понадобится нам, что идти в администрацию придется…
Общение затрудняется. Видно, Миросян больше на вопросы отвечать не хочет или, действительно, не понимает. Я спрашиваю о событиях в Туле. Там уже два дня продолжается цыганский бунт. Цыгане начали массовые выступления, когда газовики попробовали отключить их незаконные врезки в газовую трубу. Миросян говорит, что не знает, что там и где происходит. Кто-то из детворы спрашивает: “А вы из России? Это далеко?”
В конце я их фотографирую возле дома, и Мирослав вдруг заявляет: “Брат, мы же тебе все рассказали, дай сто рублей!” Лезу в бумажник. Он заглядывает через руку: “Да что там сто, давай двести! Есть же у тебя деньги!”. Получив двести рублей, цыгане шумною гурьбою провожают меня до машины.
